Психология наказания Родиона Раскольникова
В память о светлом человеке Юре Соловьеве.
Среди современных планируемых результатов в школьных программах особым образом выделены личностные – они и стоят на первом месте в образовательных стандартах и основных образовательных программах (в виде личностных универсальных учебных действий). Их можно условно сгруппировать в три основных блока: самоопределение, смыслообразование и нравственно-этическое оценивание.
Что есть «самоопределение»? Это означает, что мы должны сформировать у ребенка потребность задавать себе вопросы: кто я такой? откуда я? куда иду? с кем я? что для меня самое важное? – и уметь на эти вопросы искать ответы. Обратите внимание: не научить, не показать, не рассказать – а сформировать потребность в этих вопросах. И потребность я здесь определяю следующим образом: «хочется – хуже, чем болит». Вот это «хочется – хуже, чем болит» должно заставлять человека самоопределяться, искать себя в этом мире. Почему это так важно? Потому что самоопределившийся человек приобретает устойчивость, стержень – то, что мы называем характером. Если этого стержня нет, то все действия человека зависят исключительно от внешних влияний, а та информация, которую мы ему даем, рассыпается, как горка песка на ветру, она не структурируется, не выстраивается, не обогащает личность. Если же такой стержень есть, то на него-то все и накручивается, налипает, становится системным – личность является целостной саморегулируемой системой.
Что есть «смыслообразование»? Это означает, что мы должны сформировать у ребенка потребность («хочется – хуже, чем болит») задавать себе вопросы: зачем? зачем я живу? зачем я учусь? зачем я хожу в школу? зачем мне изучать этот предмет? – и уметь на эти вопросы искать ответы. Человек, который имеет ответы на эти вопросы, понимает смысл того, что он делает, он мотивирован. А мотивация является источником энергии, которая необходима для осуществления деятельности: если я понимаю, зачем это мне нужно, то возникающие на пути преграды преодолеваются, и я достигаю цели. Если же понимания смысла происходящего у меня нет, то моя энергетика слаба, и возникающие преграды видятся непреодолимыми.
Что есть «нравственно-этическое оценивание»? Это означает, что мы должны сформировать у ребенка потребность («хочется – хуже, чем болит») задавать себе вопросы: что такое хорошо? что такое плохо? как я оцениваю это событие, поступок? как я буду реагировать на происходящие события? – и уметь на эти вопросы искать ответы. Эти ответы задают систему координат, в которой человек различает добро и зло, выстраивает приоритеты, опирается в своих действиях на систему ценностей, определяющих наше отношение к происходящему. Нравственность является не только основой психического здоровья, но и основанием для самоопределения и смыслообразования.
Формирование этих самых важных для человека качеств связано с очень сложным процессом рефлексии – отражением в своем сознании не только внешнего мира, но и мира внутреннего (мыслей, чувств, состояний души), как своего собственного, так и других людей. Ни один школьный предмет не может сравниться по глубине развития рефлексивных способностей с литературой. В литературных произведениях человек находит описание всевозможных жизненных сценариев, и, читая книги, мы ищем ответы на вопросы о смысле бытия. Литература в школе – прежде всего философия и психология. К сожалению, ЕГЭизм свел все к литературоведению, лишив учителя и ученика смысла и мотивации при изучении предмета. Программы и учебники наполнены теорией, плохо связанной с жизненной практикой, исчезает глубокая работа с текстом. Практическая значимость литературы в массовой школе возможна только в сочетании с серьезной психологической составляющей.
Начнем с утверждения о том, что человеческие потребности безграничны и верхнего предела для них нет. Человек – существо ненасытное: нам сколько ни дай, все равно будет мало. Мало места, пищи, воды, денег, внимания, любви, воздуха, здоровья и т.д. Эту большую общечеловеческую проблему, которая порождает самые сложные конфликты, своеобразно представил Эрих Фромм: «Жажда наживы ведет к бесконечной классовой борьбе. Утверждение коммунистов, что с уничтожением классов их система освобождается от классовой борьбы, – это фикция, ибо система также строится на принципе полного удовлетворения растущих потребностей. И пока каждый хочет иметь больше, неизбежно будут возникать классы, будет продолжаться классовая борьба, а в глобальном масштабе – мировые войны. Жажда обладания и мирная жизнь исключают друг друга»[1]. Согласно Фромму решение данной проблемы кроется в работе человека со своим внутренним миром, осмыслением потребностей, а не в простом насыщении всевозможными благами.
Каждый из нас бывал в ситуации, когда достигал какой-либо цели, удовлетворял определенную потребность, и, казалось бы, все – вот оно, счастье. Увы! Проходило несколько дней, и мы осознавали, что это не предел, что там, дальше, есть что-то еще более интересное и привлекательное. А если потребность не удовлетворена? Что происходит с человеком? Он начинает болеть – неудовлетворенная долгое время потребность всегда ведет к болезненному состоянию; потребность – это «хочется хуже, чем болит». Вот и герой Достоевского Родион Раскольников – болен: внешний вид и поступки его болезненны. Мы видим сложное психическое состояние героя, в котором он пребывает уже долгое время, и это начинает отражаться на его физическом здоровье. Отчего тревога? Мы узнаем, что он беден и задолжал хозяйке, но, кажется, не это есть главная причина его нездорового состояния.
Не то чтоб он был так труслив и забит, совсем даже напротив; но с некоторого времени он был в раздражительном и напряженном состоянии, похожем на ипохондрию. Он до того углубился в себя и уединился от всех, что боялся даже всякой встречи, не только встречи с хозяйкой. Он был задавлен бедностью; но даже стесненное положение перестало в последнее время тяготить его. Насущными делами своими он совсем перестал и не хотел заниматься. Никакой хозяйки, в сущности, он не боялся, что бы та ни замышляла против него. Но останавливаться на лестнице, слушать всякий вздор про всю эту обыденную дребедень, до которой ему нет никакого дела (подчеркнуто мной – Р.), все эти приставания о платеже, угрозы, жалобы, и при этом самому изворачиваться, извиняться, лгать, – нет уж, лучше проскользнуть как-нибудь кошкой по лестнице и улизнуть, чтобы никто не видал.
Впрочем на этот раз страх встречи с своею кредиторшей даже его самого поразил по выходе на улицу.
«На какое дело хочу покуситься и в то же время каких пустяков боюсь! – подумал он с странною улыбкой. – Гм… да… всё в руках человека, и всё-то он мимо носу проносит, единственно от одной трусости… это уж аксиома… Любопытно, чего люди больше всего бояться? Нового шага, нового собственного слова они всего больше боятся… А впрочем, я слишком много болтаю (подчеркнуто мной – Р.). Пожалуй, впрочем, и так: оттого болтаю, что ничего не делаю (подчеркнуто мной – Р.)».
Не от бедности страдает Родион Романович, а от бездействия. Он чувствует в себе силы, которым тесно в той обстановке, в которой он живет: он хочет создавать, творить, а действительность ограничивает его возможности. У него есть потребность действовать – но эта потребность не удовлетворена. Он хочет признания людского – но не может его добиться, хотя многие окружающие люди искренне его любят. Казалось бы, каков повод мучиться весьма способному молодому человеку: учись прилежно, получай работу и доказывай другим и себе, как ты хорош, умен и способен управлять другими людьми – их поведением, мыслями и чувствами. Однако нашему герою такой путь представляется бесперспективным и скучным, обыденным («вздор про всю эту обыденную дребедень»), ему жалко марать свои высокие идеи об эту серую жизнь, ему нужны яркость, динамичность, восторг окружающих. Мало ему любви окружающих, ему хочется почитания, хочется власти. Откуда это у молодого человека? Есть ли объяснение тому, как зарождаются и осуществляются человеческие желания?
В прошлом веке Абрахам Маслоу создал теорию об иерархии человеческих потребностей, согласно которой наши потребности выстраиваются в определенной последовательности, образуя своеобразную, лестницу или пирамиду.
В основании пирамиды лежат так называемые базовые потребности: физиологические и самосохранения (первые две ступени). Они называются базовыми так потому, что человек, не только социальное, но и биологическое существо, он не может существовать, не удовлетворяя их. Если он не будет питаться – умрет, не будет обеспечивать свою безопасность – погибнет.
Далее идут потребности более высокого порядка: мы не только биологические, но и социальные существа – поэтому нам свойственно стремление принадлежать к какой-либо группе людей, где нас любят, понимают, поддерживают, равно как и мы можем любить, сотрудничать с другими. Часто это выражается следующими высказываниями, которые произносятся с гордостью: «Я – гражданин России», «Я – работаю в такой-то компании» и т.п. На этом уровне все люди хотят быть любимыми, защищенными, но не все могут быть любящими, причастными. Очень яркой иллюстрацией потребности в принадлежности являются строки из стихотворения В.В. Маяковского: «Читайте, завидуйте: Я – гражданин Советского Союза!» – и мурашки по коже… Это как раз та ступенька потребностей, об которую, как мы выясним позже, и споткнулся наш герой.
Но человеку часто мало просто принадлежать к какой-либо группе – он желает, чтобы его слушались, уважали, он хочет управлять этой группой, доминировать в ней. Это еще более высокий тип потребности: в статусе, в признании. Именно на этом этаже «завис» (в терминологии 20 века – «застрял») Раскольников.
И, наконец, высшая потребность – это потребность в самоактуализации, самовыражении, в творчестве, когда проявляется желание выразить и воплотить во внешнем мире свой внутренний мир.
И если потребность определенного порядка возникает, то ее необходимо (!) удовлетворить, в противном случае неудовлетворенная потребность превращается в болезнь (не только психического, но и физического характера). Вот жена Мармеладова, имеющая потребность в уважении:
Да, да; дама горячая, гордая и непреклонная. Пол сама моет и на черном хлебе сидит, а неуважения к себе не допустит (подчеркнуто мной – Р.). Оттого и господину Лебезятникову грубость его не захотела спустить, и когда прибил ее за то господин Лебезятников, то не столько от побоев, сколько от чувства в постель слегла (подчеркнуто мной – Р.).
От чувств, вызванных грубым попранием того, что этой женщине было привито воспитанием, в чем была ее потребность – не от побоев – случилась болезнь. Если человек не может удовлетворить долгое время какую-либо потребность, то он начинает в буквальном смысле болеть: страдает не только его психика, но и тело. Кто-то лучше скрывает такую «болезнь», кто-то хуже, но это действительно болезнь.
И, чтобы не сойти с ума, избавиться от страданий неудовлетворенности, человек зачастую делает шаг, который спасает его: он снижает уровень притязаний, опускается на уровень более низких потребностей и начинает их усиленно (чрезмерно) удовлетворять. Получается как бы замена: вместо недосягаемого удовольствия я получу досягаемое, но много!
Вот Петр Петрович Лужин, на первый взгляд, человек абсолютно здоровый, «застревает» на ступени «принадлежности» (причастности к высшему свету, который на самом деле его не принимает) и пытается успокоить неудовлетворенную потребность и ущемленное самолюбие через эрзац-удовольствия, заменяющие истинное удовлетворение. Каково утонченному студенту, тоже стремящемуся к признанию, видеть перед собой такое «зеркало», и герой романа ненавидит его не только за отвратные качества – Раскольников невольно узнает в нем себя и своего кумира Наполеона!
Петр Петрович, пробившись из ничтожества (подчеркнуто мной – Р.), болезненно привык любоваться собою, высоко ценил свой ум и способности и даже иногда, наедине, любовался своим лицом в зеркале. Но более всего на свете любил и ценил он, добытые трудом и всякими средствами, свои деньги: они равняли его со всем, что было выше его (подчеркнуто мной – Р.).
Лужин чувствует, что, хоть и «пробился из ничтожества», это самое ничтожество никуда не делось, оно с ним, в нем – и осознавать этого не хочется. А поскольку он к тому же не умеет любить (нет у него человеческой потребности в любви), то и пределы его поступкам находятся за гранью морали. Стремление не обремененного любовью ничтожества к признанию приобретает уродливые, по сути преступные, болезненные формы.
Он с упоением помышлял, в глубочайшем секрете, о девице благонравной и бедной (непременно бедной), очень молоденькой, очень хорошенькой, благородной и образованной, очень запуганной, чрезвычайно много испытавшей несчастий и вполне перед ним приникшей, такой, которая бы всю жизнь считала его спасением своим, благоговела перед ним, подчинялась, удивлялась ему, и только ему одному (подчеркнуто мной – Р.).
Так же болен и Раскольников: он буквально сходит с ума от того, что, шаг-то сделал (пошел на преступление), но этот шаг не привел его к удовлетворению потребности в признании – не получилось из него Наполеона. Поэтому и нажива как цель преступления вовсе не рассматривается:
– А те деньги я, впрочем, даже и не знаю, были ли там и деньги-то, прибавил он тихо и как бы в раздумье, – я снял у ней тогда кошелек с шеи, замшевый… полный, тугой такой кошелек… да я не посмотрел в него; не успел, должно быть… Ну а вещи, какие-то все запонки да цепочки, – я все эти вещи и кошелек на чужом одном дворе, н В-м проспекте под камень схоронил, на другое же утро… Все там и теперь лежит.
Соня из всех сил слушала.
– Ну, так зачем же… как же вы сказали: чтоб ограбить, а сами ничего не взяли? – быстро спросила она, хватаясь за соломинку.
– Не знаю… я еще не решил – возьму или не возьму эти деньги…
Какая потребность побудила нашего героя на преступление? Получается, что не нужда заставила, в противном случае не было бы такого безразличия к «добытому». Обратимся за объяснением (одним из возможных объяснений) к модели иерархии потребностей.
Конфигурация пирамиды потребностей может быть разной, в зависимости от характера человека, его жизненных интересов и устремлений.
Первый вид – обычная пирамида, в которой базовые потребности основательные, а более высокие не так ярко выражены. Этим людям свойственно хорошо покушать, удовлетворить в первую очередь свои материальные и физиологические нужды. Такой тип людей называют «западник» или «гедонист».
Второй вид представляет собой пирамиду, перевернутую вершиной вниз. У таких людей базовые потребности очень скромные: чашечка кофе, три часа сна в сутки – и вот он уже готов рваться туда, ввысь, к своим огромным высшим потребностям: властвовать и творить. Подобных людей называют «мудрецами» или «идеалистами». Если говорить о Раскольникове, то он, скорее всего, относится именно к этому типу людей, потому что его мало волнует «хлеб насущный» – герой Достоевского весь устремлен ввысь, к идеям. Вспомним, насколько он неприхотлив в быту, как мало он потребляет пищи, которую и не стремится специально искать, потому что он больше живет в мире идей, нежели в мире вещей.
Третий вид – это вообще не пирамида, а ромб: невеликие потребности базовые, невеликие потребности высшие, зато раздута потребность в принадлежности, в причастности. Эти люди постоянно находятся в каком-то общении, уединение для них болезненно, они готовы работать день и ночь не за идею или кусок хлеба, а просто ради того, чтобы удовлетворять свою главную потребность быть среди других. Такой тип людей называют «ремесленник», «трудоголик».
Конечно, это деление на типы весьма условно, и было бы неправильно однозначно интерпретировать поведение человека, опираясь только на теорию Маслоу. Как и любая теория или модель, она имеет ограничения. Но мы используем теории и модели для того, чтобы иметь возможность описать мир, выразить его словами, благодаря чему, ловим неожиданный ракурс поведения окружающих людей или героев литературных произведений, замечаем и истолковываем, то, что не всегда видно простым взором, не вооруженным «специальными очками» теории.
Так вот, согласно такой модели, разработанной Маслоу и его последователями, между потребностями разного уровня существует зависимость, которую можно выразить через следующую формулу.
Если потребность более низкого порядка не удовлетворена, то это затрудняет, а иногда полностью блокирует возникновение потребности более высокого порядка. Так, например, если человеку грозит голодная смерть (не удовлетворена базовая, физиологическая потребность), то потребность в безопасности, как и все другие высшие потребности для него не актуальны, и он с риском для жизни идет добывать себе пищу (охотиться на пещерного медведя). Это относится и к «идеалистам», у которых минимальные физиологические потребности: лишите их этого минимума, и они тут же утратят способность рваться к высшим потребностям. Человек может терпеть и сохранять достоинство до определенного предела: как только этот предел наступил, то либо поведение меняется (человек сдается), либо прекращается физическое существование (человек умирает). Физическое тело есть инструмент проявления души (во всяком случае, на данном этапе развития человечества), и когда этот инструмент полностью приходит в негодность, то исчезает и способность выражать себя в этом мире.
Вот как объясняет Мармеладов во время первой встречи с Раскольниковым свое падение:
– Милостивый государь, – начал он почти с торжественностию, – бедность не порок, это истина. Знаю я, что и пьянство не добродетель, и это тем паче. Но нищета, милостивый государь, нищета – порок-с. В бедности вы еще сохраняете свое благородство врожденных чувств, в нищете же никогда и никто. За нищету даже и не палкой выгоняют, а метлой выметают из компании человеческой, чтобы тем оскорбительнее было; и справедливо, ибо в нищете я первый сам готов оскорбить себя.
«В бедности вы еще сохраняете…» – это означает, что еще предел не достигнут, базовые потребности как-то более или менее регулярно удовлетворяются, поэтому душа человеческая еще ощущается самим человеком и окружающими его. Но нищета – это уже страдание от неудовлетворенных физиологических потребностей (пусть даже самых минимальных!), и от этого нет движения дальше, нет интереса к жизни, душа умирает, и от человека остается только его животная часть, на удовлетворение которой уходят все силы. И Мармеладов горько констатирует: «И отсюда питейное!» (поэтому он пьет, много, по-скотски, убивая остатки иногда шевелящейся души). Нищета страшна тем, что лишает человека высших, человеческих, потребностей.
А почему Раскольников, будучи безусловно способнее и талантливее окружающих его людей, не может сопротивляться невзгодам так, как это делает, например, Разумихин? Почему Разумихин сильнее, почему он настроен позитивно к жизни и стоически переносит лишения, неуклонно двигаясь вперед? Почему Соня сильнее? Потому что они могут (хотят и умеют) любить, удовлетворение потребности в любви делает их сильными. Личность же Раскольникова ослаблена не только отсутствием у него на данный момент потребности в любви, но и тем, что, как до преступления, так и после него, его мучает чувство страха. Это чувство рождено опять-таки неудовлетворенной потребностью – в безопасности. Причем, если обратиться к теории Маслоу, то это потребность низкого порядка – животного. И этот животный, труднообъяснимый и не поддающийся управлению страх блокирует развитие других потребностей, не позволяет главному герою найти выход, и Раскольников, бессознательно понимает это, но его сознание не хочет признавать и видеть всю мерзкую унизительность ситуации: высокие идеи и мечты перечеркнуты «смешной» старушонкой и собственным животным страхом. Сознание пытается уйти от реальности, забыться, чтобы скрыть этот позор, но бессознательное постоянно прорывается.
Иной раз казалось ему, что он уже с месяц лежит; в другой раз – что все тот же день идет. Но об том, – об том он совершенно забыл; зато ежеминутно помнил, что об чем-то забыл, чего нельзя забывать – терзался, мучился, припоминая, стонал, впадал в бешенство или в ужасный невыносимый страх (подчеркнуто мной – Р.). Тогда он порывался с места, хотел бежать, но всегда кто-нибудь его останавливал силой, и он опять впадал в бессилие и беспамятство.
Авторитетные психологи так объясняют эту болезнь: «И в самом деле, индивид, потерпевший полную неудачу в попытках приобщиться хоть к чему-нибудь, похож на заключенного в тюрьме, даже не находясь за решеткой, — психически нездоров. Необходимость единения с другими живыми существами, приобщенности к ним является настоятельной потребностью, от удовлетворения которой зависит психическое здоровье человека. Эта потребность кроется за всеми явлениями, составляющими целую гамму человеческих страстей и близких отношений, которые называют любовью в самом широком смысле слова»[2].
Так, может быть, Раскольников, отвергает обыденность напрасно? Будь у него достаток и сытость, возможно, и не родились бы эти чудовищные мысли? Это хорошие вопросы для обсуждения. Раз он не может, последовательно удовлетворяя свои потребности, двигаться вверх, то жажда власти толкает его к прыжку через несколько ступенек, среди которых есть и самая главная ступенька – это потребность в любви. Нельзя сказать, что Родион не любит мать и сестру, у него вообще величайшая способность к состраданию – и мы видим это многократно (заступничество за пьяную девочку, участие в судьбе семьи Мармеладовых). Но в бедности и неустроенности жизни трудно любить: человек, сам себя еще не обустроивший, не познавший радости любви как чисто человеческого состояния, не способен увидеть человеческие «ограничители», и потому руководствуется принципами животными: прав тот, кто победил. Отсюда и моральное оправдание Наполеона, оправдание права сильного. Но оправдывая Наполеона, Раскольников сам, пока еще неосознанно, понимает, что готовность пойти на преступление связана с отсутствием у человека этих самых ограничителей.
– Штука в том: я задал себе один такой вопрос: что если бы, например, на моем месте случился Наполеон и не было бы у него, чтобы карьеру начать, ни Тулона, ни Египта, ни перехода через Монблан, а была бы вместо всех этих красивых и монументальных вещей просто-запросто одна какая-нибудь смешная старушонка, легистраторша, которую еще вдобавок надо убить, чтоб из сундука у ней деньги стащить (для карьеры-то, понимаешь?), ну, так решился ли бы он на это, если бы другого выхода не было? Не покоробился бы оттого, что это уж слишком не монументально и… грешно? Ну, так я тебе говорю, что на этом «вопросе» я промучился ужасно долго, так что ужасно стыдно мне стало, когда я наконец догадался (вдруг как-то), что не только его не покоробило бы, но даже и в голову бы не пришло, что это не монументально… и даже не понял бы он совсем: чего тут коробиться? И уж если бы только не было ему другой дороги, то задушил бы так, что и пикнуть бы не дал, без всякой задумчивости!.. Ну и я… вышел из задумчивости… задушил… по примеру авторитета…
«Задумчивость» Раскольникова, сомнения вызваны неосознаваемой им потребностью в любви, но он еще не готов осознать это, хотя все время ощущает наличие некоего пропуска в логике своей теории. Примеру-то авторитета последовал, но результат оказался не тот, потому что главный вопрос не в том, ЧТО Наполеон сделал, а ПОЧЕМУ Наполеон такой? А он такой потому, что у него нет человеческого ограничителя: жертвы человеческие для него не страшны, потому что он никого не любит – жажда власти и признания настолько сильна, что делает его неуязвимым для человеческого, очень человеческого – для совести и любви. А вот у Раскольникова такой ограничитель есть, но сначала он как бы стесняется любви и пытается заменить ее волнующее и непредсказуемое влияние, объясняет свою «слабость» (убить-то убил, а перешагнуть не смог) категориями философскими: «Боязнь эстетики есть первый признак бессилия!..» (старушонка, видите ли, не эстетична, потому и мучает неудовлетворенность!). Однако покрова «эстетики» явно недостаточно для понимания мотивов своих поступков. И не признаваемая потребность все равно прорывается и дает о себе знать:
«Я зол, я это вижу, – думал он про себя, устыдясь чрез минуту своего досадливого жеста рукой Дуне. – Но зачем же они сами меня так любят, если я не стою того! О, если б я был один и никто не любил меня, и сам бы я никого никогда не любил! Не было бы всего этого!».
Наш герой попытался удовлетворить потребность в признании, не удовлетворив сначала потребность в любви (в принадлежности). И вывод напрашивается у Достоевского сам собой: кто не познал любовь – тот потенциальный преступник (сознательный или бессознательный – неважно). А если человек познал любовь, то за преступление себя наказывает прежде всего он сам. И тогда формула «All you need is love!» объясняет многое в нашей жизни, а также искусстве всех времен и народов.
Любовь есть серьезное препятствие для замыслившего преступление:
– Ну а действительно-то гениальные, – нахмурясь, спросил Разумихин, – вот те-то, которым резать-то право дано, те так уж и должны не страдать совсем, даже за кровь пролитую?
– Зачем тут слово: должны? Тут нет ни позволения, ни запрещения. Пусть страдает, если жаль жертву… Страдание и боль всегда обязательны для широкого сознания и глубокого сердца. Истинно великие люди, мне кажется, должны ощущать на свете великую грусть, – прибавил он вдруг задумчиво, даже не в тон разговора.
Преступление Раскольникова в том, что он жаждет не любви человеческой, а почитания людского, отвергая любовь, ставя ее на второе место: «вот стану великим, тогда облагодетельствую всех своей великой любовью». И наказание накладывается еще до преступления: не за преступление, не за мысли преступные, а за пропущенную «ступеньку любви» в личностном развитии.
В конечном счете, то, от чего бежал главный герой, приносит ему облегчение в виде осознания смысла своего существования – среди людей. Уже на каторге это все чаще прорывается резкими уколами:
…проснувшись, он нечаянно подошел к окну и вдруг увидел вдали, у госпитальных ворот, Соню. Она стояла и как бы чего-то ждала. Что-то как бы пронзило в ту минуту его сердце: он вздрогнул и поскорее отошел от окна.
Но в конечном счете потребность в любви полностью накрывает его:
Как это случилось, он и сам не знал, но вдруг что-то как бы подхватило его и как бы бросило к ее ногам. Он плакал и обнимал ее колени. В первое мгновение она ужасно испугалась, и все лицо ее помертвело. Она вскочила с места и, задрожав, смотрела на него. Но тотчас же, в тот же миг она все поняла. В глазах ее засветилось бесконечное счастье; она поняла, и для нее уже не было сомнения, что он любит, бесконечно любит ее и что настала же наконец эта минута…
Раскольников вернулся к людям, позволил своей душе объединяться с другими душами. В самом конце романа Достоевский описывает мысли своего героя, нашедшего под подушкой Евангелие, которое принесла Соня и которое он до сих пор не раскрывал.
Он не раскрыл ее и теперь, но одна мысль промелькнула в нем: «Разве могут ее убеждения не быть теперь и моими убеждениями? Ее чувства, ее стремления, по крайней мере…»
Таким образом произошло осознание своей человеческой потребности в принадлежности, в причастности, в любви.
«Существует только одно чувство, удовлетворяющее человеческую потребность в единении с миром и вместе с тем дающее ему ощущение целостности и индивидуальности, – любовь. Любовь – это объединение с кем-либо или чем-либо вне самого себя при условии сохранения обособленности и целостности своего собственного Я (курсив мой – Р.). Это переживание причастности и общности, позволяющее человеку полностью развернуть свою внутреннюю активность. Переживание любви делает ненужными иллюзии. Отпадает потребность преувеличивать значение другого человека или свою собственную значимость, поскольку подлинная сущность активной причастности и любви позволяет преодолеть ограниченность своего индивидуального существования и в то же время ощутить себя носителем активных сил, которые и составляют акт любви. Главным при этом является особое свойство любви, а не ее объект. Любовь заключается в переживании человеческой солидарности с нашими ближними, она находит выражение в эротической любви мужчины и женщины, в любви матери к ребенку, а также в любви к самому себе как человеческому существу, она состоит в мистическом переживании единения. В акте любви Я един со Всем, но остаюсь при этом самим собой –неповторимым, отдельным, ограниченным, смертным человеческим существом. Именно это единство полярных противоположностей – отдельности и единения – является источником, дающим жизнь любви и возрождающим ее»[3].
Итак, логика Раскольникова в начале романа строится на приоритете удовлетворения потребности в признании в ущерб способности любить. Это приводит героя к созданию теории, с помощью которой он попытался оправдать свои и чужие сомнительные деяния. Теория Раскольникова основана на игнорировании любви и совести, мешающих сильному человеку «поступать свободно», потому что любовь и совесть «ослабляют», делают его «обычным», которому «не все позволено». Подобные теории часто и густо возникали в 19 веке, как до публикации романа, так и после – их создатели искали ответы на вопросы, поставленные эпохой бурного проникновения человека в тайны природы, эпохой крушения и низвержения идеалов.
Рассмотрим одну из таких теорий в следующей статье.
[1] Фромм Э. Иметь или быть? / Э. Фромм — «АСТ», 1976, с. 11.
[2] Эрих Фромм. Здоровое общество. М.: Издательство АСТ, Астрель, 2011, с. 15.
[3] Эрих Фромм. Здоровое общество. М.: Издательство АСТ, Астрель, 2011, с. 16.
Владимир Робский