ПЕДАГОГИЧЕСКИЙ НАВИГАТОР

Рефлексия как способ планирования и проживания событий: психологический ракурс образа «лишнего человека» в романе М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени»

 

Опубликовано в журнале: Болгарская русистика, 2020/1. – Орган Общества русистов Болгарии. – София, 2020, с. 53-65.

Рефлексия как способ планирования и проживания событий: психологический ракурс образа «лишнего человека» в романе М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени»[1]

Посвящается замечательному педагогическому коллективу краснодарского лицея № 90 имени М.Ю. Лермонтова, в стенах которого родилась идея этой статьи.

Между 15 октября 1814 года и 27 июля 1841 года прошло неполных 27 лет. По современным меркам это возраст молодости, про представителей которого говорят: «Да еще совсем мальчишка, только начинает кое-что понимать в жизни». Но когда мы читаем «Героя нашего времени», написанного молодым человеком Михаилом Лермонтовым, то возникает ощущение, что текст создал человек, проживший очень долгую и насыщенную событиями жизнь. Да и главный герой, ровесник автора, смотрится гораздо старше и опытнее других персонажей. И объясняется это способностью автора и его героя к рефлексивному анализу того, что происходит не только в сердцах и умах других людей, но и в их собственных душах.

По мнению литературоведов, текст романа создавался в течение 1838-1841 гг. и публиковался по частям: в 1839 году «Бэла», чуть позже «Фаталист», а в 1840 году остальные части, и в этом же году роман публикуется целиком. А в феврале 1841 года Лермонтов пишет предисловие – «Герой нашего времени» обретает завершенный вид, и мы получаем не только высокохудожественное литературное произведение, но и глубокое психологическое исследование человеческой способности к рефлексии – отражению окружающего мира и самого себя в своем сознании. Джон Локк назвал в свое время этот процесс отражения «наблюдением души за своими собственными состояниями».

Очень точное описание рефлексии сделано основателем вальдорфской педагогики Рудольфом Штайнером: «…когда раскроется высшее зрение, внутренне содержание человека, его собственные стремления, вожделения и представления проявляются перед ним точно так же во внешних формах, как и другие предметы и существа. Для высшего познания собственный внутренний мир становится частью, продолжением мира внешнего.  Как в физическом мире, окружив себя со всех сторон зеркалами, будешь видеть свой физический образ со всех сторон, так же и в высшем мире вся душевная сущность человека выступает перед ним, как бы отраженная со всех сторон в зеркале»[2].

Автор наделил своего героя способностями, присущими ему самому. Печорин окружил себя зеркалами, в которых бесстрастно наблюдает свое отражение. Психологический анализ личности героя и других персонажей романа «Герой нашего времени» настолько глубок и точен, что возникает сомнение в том, что это описание сделал очень молодой человек. Но это возможно, если писатель обладает способностью к рефлексии, благодаря чему он может проникать в души героев и описывать их внутреннюю жизнь. Рефлексивное переживание (проживание) ситуации или другого человека по своей силе практически ничем не отличается от переживания реального: чувства и страсти накаляются с одинаковой силой. Разница лишь в том, что реальные переживания происходят «здесь и теперь», в конкретной ситуации, при общении с конкретными людьми, а рефлексивные – в формате «было» или «будет», т.е. переживание по уже произошедшему или тому, что еще не произошло. Дело в том, что рефлексия – это особая человеческая деятельность, направленная на анализ другой деятельности, но для того, чтобы я мог  анализировать свою деятельность, свои проявления (мысли, чувства и т.д.), я должен перестать действовать, чувствовать и мыслить «в натуре», за себя и начать мыслить и чувствовать за себя как за другого. И тогда я могу мыслить только то, что уже было или то, что будет с этим другим: как только я становлюсь сам собой, то наступает настоящее, и рефлексивная деятельность уступает место деятельности реальной.

Благодаря рефлексии мы осмысливаем прошлое и будущее, становимся опытнее, потому что опыт – это отрефлексированная деятельность. Именно поэтому Лермонтов, как и его герой, несмотря на молодость, представляется опытным и даже по-стариковски мудрым – они умеют рефлексивно переживать то, что было или будет, поэтому слишком быстро учатся, у них «год идет за пять лет». Но «во многой мудрости много печали, и кто умножает познание, тот умножает скорбь», и за обладание такими способностями приходится платить душевным спокойствием.

После такого длинного вступления обратимся наконец к самому роману.

Сначала упомяну общеизвестную информацию о несовпадении порядка структурных частей «Героя нашего времени» с хронологией происходящих в нем событий. Я бы назвал это структурно-хронологической перевернутостью: события, произошедшие позже («Бэла»), помещены в начало романа, а то, что происходило ранее, описывается в последней части («Дневнике Печорина»). Именно так молодой писатель выстраивает рефлексивный анализ личности главного героя, втягивая в эту ретрорефлексию и читателя. В «Бэле» Григорий Александрович представляется нам человеком странным, совершающим непонятные, нелогичные поступки, и мы не очень симпатизируем ему. Но в последней части мы открываем не просто «Дневник Печорина» – мы открываем внутренний мир главного героя, его психологию, жизнь его души: нам становится интересна не внешняя, физическая, видимая  сторона его жизни (поступки, действия), а сторона внутренняя, как выясняется – главная (мысли и чувства). Проникновение во внутренний мир героя помогает понять мотивы его поступков, и тогда персонаж «Бэлы» и «Максима Максимыча» становится понятным и вполне логичным: так проявляется великая рефлексивная сила и психологическая утонченность автора, увязывающего детали из первых частей романа с деталями последних частей: читая дневник Печорина, мы начинаем понимать, почему он так себя ведет в первой повести.

Вот, например, Максим Максимыч, начиная свой рассказ, упоминает некоторые особенности поведения Печорина: «Славный был малый, смею вас уверить; только немножко странен. Ведь, например, в дождик, в холод целый день на охоте; все иззябнут, устанут – а ему ничего. А другой раз сидит у себя в комнате, ветер пахнёт, уверяет, что простудился; ставнем стукнет, он вздрогнет и побледнеет; а при мне ходил на кабана один на один; (курсив мой – Р.)». А в последней повести («Фаталист») мы находим объяснение реакции героя на стук ставня – он чуть не погиб, обезоруживая пьяного казака, когда врывался в дом через окно, и в его сознании возникла ассоциация: звук срываемого ставня – прыжок в окно – выстрел – пуля проходит в сантиметре от его головы и срывает эполет с плеча – борьба – а потом отрезвление от схватки, сопровождающееся холодящей мыслью: «А ведь на волосок от смерти был…». Уже только по связи этих двух эпизодов из разных частей романа можно судить о серьезном, взрослом психологизме автора, удерживающем в своем творческом воображении все полотно повествования.

Все становится гораздо интереснее, когда мы начинаем анализировать, от чьего лица ведется рассказ.

В первой части («Бэла») выстраивается такая цепочка: Печорина видит Максим Максимыч, рассказывает об этом автору, автор рассказывает читателю:

Печорин – Максим Максимыч – Автор – Читатель.

Представьте себе, как автор выстроил все эти фильтры восприятия. Кстати, из-за этих фильтров образ главного героя видится нечетко, мы плохо понимаем мотивы его поступков – и, как мне кажется, это специально сделано писателем, чтобы в последующих частях устроить рефлексивный анализ личности Печорина.

Во второй части («Максим Максимыч») исчезает одно промежуточное звено, Максим Максимыч, хотя как персонаж он здесь присутствует: Печорина видит уже сам автор и потом рассказывает об этой встрече и своих впечатлениях читателю:

Печорин – Автор – Читатель.

Лермонтов убирает один из фильтров восприятия, и мы видим главного героя по-другому, с другого ракурса, более крупно и детально. Это как в кинематографе: наезд камеры, крупный план, фиксация на ранее не видимых деталях.

И, наконец, в третьей части романа («Дневник Печорина») Михаил Юрьевич снимает и последний фильтр: исчезает даже автор, и о себе читателю рассказывает сам Григорий Александрович:

Печорин – Читатель.

Вот когда мы начинаем понимать мотивы его поступков, вот когда перед нами развертывается поистине грандиозная картина внутреннего мира человека, его мыслей, чувств, страстей – и на фоне этой картины меркнут события мира внешнего, физического. Глубочайший психологизм пронизывает все: и содержание, и композицию романа.

Но дело в том, что рефлексивен не только автор – точно так же рефлексивен и его герой, способный на серьезный психологический анализ поступков и мотивов как своих, так и окружающих его людей. К слову сказать, я не буду здесь обсуждать морально-этическую сторону поведения Печорина – мы говорим здесь только о психологической остроте и точности описания поведения и внутреннего мира героев.

Григорий Александрович познает душу человеческую быстро, может ставить себя на место другого и понимать мотивы поступков окружающих и, благодаря этому, умеет программировать поведение другого человека. Вот эпизод из «Бэлы»:

«Дня через четыре приезжает Азамат в крепость. По обыкновению, он зашел к Григорью Александровичу, который его всегда кормил лакомствами. Я был тут. Зашел разговор о лошадях, и Печорин начал расхваливать лошадь Казбича: уж такая-то она резвая, красивая, словно серна, – ну, просто, по его словам, этакой и в целом мире нет.

Засверкали глаза у татарчонка, а Печорин будто не замечает; я заговорю о другом, а он, смотришь, тотчас собьет разговор на лошадь Казбича. Эта история продолжалась всякий раз, как приезжал Азамат. Недели три спустя стал я замечать, что Азамат бледнеет и сохнет, как бывает от любви в романах-с (курсив мой – Р.). Что за диво?».

Печорин хорошо понимает Азамата, его внутренний мир, его потребности, страсти и играет на них, превращая юношу в орудие своих замыслов. И юный горец, как будто по своей воле, становится соучастником похищения родной сестры.

Но высшего проникновения в души героев и читателей Лермонтов достигает в дневнике Печорина, особенно в «Княжне Мери», где на фоне незатейливого сюжета курортного романа разыгрывается сложная и напряженная психологическая драма.

Сам Григорий Александрович предельно честен с собой, он постоянно себя наблюдает, изучает, делает безжалостные выводы – он смотрит на себя со стороны, как будто это другой человек; и так же безжалостен он в отношении других. Когда княжна подняла и подала Грушницкому уроненный им стакан, тот был бесконечно счастлив, в то время как Печорин внешне демонстрировал безразличие, под которым, однако, скрывались чувства:

«- Ты видел? – сказал он, крепко пожимая мне руку, – это просто ангел!

– Отчего? –  спросил я с видом чистейшего простодушия.

– Разве ты не видал?

– Нет, видел: она подняла твой стакан. Если б был тут сторож, то он сделал бы то же самое, и еще поспешнее, надеясь получить на водку. Впрочем, очень понятно, что ей стало тебя жалко: ты сделал такую ужасную гримасу, когда ступил на простреленную ногу…

– И ты не был нисколько тронут, глядя на нее в эту минуту, когда душа сияла на лице ее?..

– Нет.

Я лгал; но мне хотелось его побесить (курсив мой – Р.). У меня врожденная страсть противоречить, целая моя жизнь была только цепь грустных и неудачных противоречий сердцу или рассудку. Присутствие энтузиаста обдает меня крещенским холодом, и, я думаю, частые сношения с вялым флегматиком сделали бы из меня страстного мечтателя. Признаюсь еще, чувство неприятное, но знакомое пробежало слегка в это мгновение по моему сердцу; это чувство – было зависть; я говорю смело «зависть», потому что привык себе во всем признаваться (курсив мой – Р.); и вряд ли найдется молодой человек, который, встретив хорошенькую женщину, приковавшую его праздное внимание  и вдруг явно при нем отличившую другого, ей равно незнакомого, вряд ли, говорю, найдется такой молодой человек (разумеется, живший в большом свете и привыкший баловать свое самолюбие), который бы не был этим поражен неприятно».

Такой бесстрастный психологический анализ своих мыслей и чувств не очень приятен, потому что мы хотим даже в собственных глазах выглядеть «порядочными людьми», но молодой писатель и его молодой герой решительно стирают границу между честностью и цинизмом. Опасное художественное произведение, однако, особенно для молодежи!

Для маскировки своих отношений с Верой наш герой строит план соблазнения молодой княжны. План основан на тонком знании человеческой природы, анализе ситуации, умении манипулировать людьми и вызывать у них те или иные чувства. Печорин моделирует в своем сознании ситуацию, мысленно проигрывает ее одновременно и за себя, и за других участников событий, точно определяет будущие возможные их реакции. По сути, это шахматная партия, только вместо фигур и пешек – люди. И разыгрывается эта партия мастерски.

С чего начинает Григорий Александрович? Первое и самое сложное в завоевании женщины – это привлечение ее внимания, причем наш герой знает, что внимание можно привлечь не только опираясь на позитивные чувства, но и возбуждая чувства неприязненные. Знак «плюс» или «минус» на первом этапе не важны – важна сила чувства, которое возникнет у женщины, сила любви или сила ненависти. И Печорин начинает тонко бесить молодую девушку:

«Она сидела у окна. Грушницкий, дернув меня за руку, бросил на нее один из тех мутно-нежных взглядов, которые так мало действуют на женщин. Я навел на нее лорнет и заметил, что она от его взгляда улыбнулась, а что мой дерзкий лорнет рассердил ее не на шутку. И как, в самом деле, смеет кавказский армеец наводить стеклышко на московскую княжну?..». Следующим шагом Печорин, на бульваре, с помощью анекдотов отвлекает внимание окружающих от наслаждающейся этим вниманием княжны. Такая политика начинает давать свои плоды: «В продолжение двух дней дела мои ужасно подвинулись. Княжна меня решительно ненавидит; мне уже пересказывали две-три эпиграммы на мой счет, довольно колкие, но вместе очень лестные».

План настолько продуман – отрефлексирован в мельчайших деталях! – что исполняется легко и меняет ситуацию и настроение окружающих так, как этого хочет наш герой. В соответствии с этим планом Печорин делает следующий шаг и доводит бедную Мери до бешенства:

«Вчера я встретил ее в магазине Челахова; она торговала чудесный персидский ковер. Княжна упрашивала свою маменьку не скупится: этот ковер так украсил бы ее кабинет!.. Я дал сорок рублей лишних и перекупил его; за это я был вознагражден взглядом, где блистало самое восхитительное бешенство. Около обеда я велел нарочно провести мимо ее окон мою черкесскую лошадь, покрытую этим ковром. Вернер был у них в это время и говорил мне, что эффект этой сцены был самый драматический. Княжна хочет проповедовать против меня ополчение; я даже заметил, что уж два адъютанта при ней со мной очень сухо кланяются, однако всякий день у меня обедают».

Княжна Мери теперь настолько охвачена сильным чувством (злость, досада) по отношению к Печорину, что ни о чем и ни ком другом просто думать не может: она просыпается с мыслью об этом негодяе и засыпает с мыслью об этом мерзавце. Печорин всего лишь парой поступков добился главного от молодой женщины – внимания. Княжна совершенно перестала замечать всех ухажеров, она рассеянна с ними, несмотря на все их титанические усилия, ее мало интересуют выходки окружающих – все внимание занято только одним человеком. Как будто каменную стену возвели вокруг нее и Печорина, и вокруг никого нет, она и он, один на один. После этого нашему герою не нужно прилагать больших усилий (он и так занял внимание девушки): он начинает просто играть на этом сильном чувстве, то усиливая негатив по отношению к себе, то ослабляя. Княжна, жаждущая, как и все молодые особы, реванша, ищет в его поведении поступки, которые бы подтвердили его капитуляцию или частичную сдачу позиций наглеца, а тот с готовностью подыгрывает ее тщеславному бессознательному порыву, раскачивает настроение девушки из одного состояния в другое:

«Я тотчас подошел к княжне, приглашая ее вальсировать, пользуясь свободой здешних обычаев, позволяющих танцевать с незнакомыми дамами.

Она едва могла принудить себя не улыбнуться и скрыть свое торжество; ей удалось, однако, довольно скоро принять совершенно равнодушный и даже строгий вид».

Затем Печорин то ограждает княжну от приставаний пьяного офицера, чем заслуживает «вознаграждение глубоким, чудесным взглядом», то намекает на свои нежные чувства к ней, то разыгрывает полное равнодушие, то вызывает сострадание к себе, заставляя молодую девушку мучиться. Такая стратегия дает свои плоды:

«В эти дни я ни разу не отступил от своей системы. Княжне начинает нравиться мой разговор; я рассказал ей некоторые из странных случаев моей жизни, и она начинает видеть во мне человека необыкновенного. Я смеюсь над всем на свете, особенно над чувствами: это начинает ее пугать. Она при мне не смеет пускаться с Грушницким в сентиментальные прения и уже несколько раз отвечала на его выходки насмешливой улыбкой, но я всякий раз, как Грушницкий подходит к ней, принимаю смиренный вид и оставляю их вдвоем; в первый раз была она этому рада или старалась показать; во-второй – рассердилась на меня; в третий – на Грушницкого».

Еще несколько дней проходит, и княжна полностью попадает во власть Печорина, первой признаваясь ему в любви во время конной прогулки в горы. Не роман, а учебник психологии или пособие по соблазнению молодых девиц!

Так же легко играет главный герой чувствами, мыслями и даже жизнями других людей, видя и чувствуя их внутренний мир благодаря своим рефлексивным способностям. Однако эти способности не приносят ему счастья, потому что душа Печорина не способна к благоговению и любви – холодный ум без чувств, постоянный (бесстрастный!) анализ своих поступков:

«Из жизненной бури я вынес только несколько идей – и ни одного чувства. Я давно уж живу не сердцем, а головою. Я взвешиваю, разбираю свои собственные страсти и поступки с строгим любопытством, но без участия. Во мне два человека: один живет в полном смысле этого слова, другой мыслит и судит его; первый, быть может, через час простится с вами и миром навеки, а второй… второй?..».

Великолепное описание состояния рефлексирующего человека, через которое мы понимаем сам процесс «наблюдения души за своими собственными состояниями». Но для молодого человека эта величайшая из человеческих способностей, не обремененная человеческими чувствами, и прежде всего, чувством любви, становится тяжелой ношей, и молодой человек Печорин резюмирует:

«И много других подобных дум проходило в уме моем; я их не удерживал, потому что не люблю останавливаться на какой-нибудь отвлеченной мысли. И к чему это ведет?.. В первой молодости моей я был мечтателем; я любил ласкать попеременно то мрачные, то радужные образы, которые рисовало мне беспокойное и жадное воображение. Но что от этого мне осталось? одна усталость, как после ночной битвы с привидением, и смутное воспоминание, исполненное сожалений. В этой напрасной борьбе я истопил и жар души, и постоянство воли, необходимое для действительной жизни; я вступил в эту жизнь, пережив ее уже мысленно, и мне стало скучно и гадко, как тому, кто читает дурное подражание давно ему известной книги».

Способность к рефлексии – это и великий дар, и тяжелый крест, которые природа дала человеку. С одной стороны, эта способность помогает «видеть невидимое», понимать мир и себя, предсказывать, управлять, творить – и в этом человек уподобляется Богу. С другой стороны, такая способность осложняет нашу жизнь сомнением, ответственностью, навязчивым стремлением к идеалу с одновременным пониманием его недостижимости. Не каждый может справиться с такими экзистенциональными противоречиями: зачастую мы сознательно или бессознательно прячемся от рефлексии, спасая нашу психику от перегрузок. Великая сила духа и мысли нужна для того, чтобы, осознавая эти противоречия, не просто жить, но и творить, более того – исследовать не только материальную, но и духовно-душевную жизнь.

А вот тут-то можно и вспомнить традиционную тему «лишнего человека» в русской литературе и несколько развернуть ее в контексте данной статьи. Если задаться вопросом о характерных особенностях персонажей (Онегин, Печорин, Обломов), то главной такой особенностью является склонность к рефлексии, причем рефлексии по большей части бездеятельной, созерцательной, или, в худшем случае, обслуживающей деструктивные эгоистические интересы героев. Обладающие высокой способностью к психологическому наблюдению и анализу мира и себя в мире, но лишенные возможности проявить себя конструктивно, печорины подобны холодно-рассудочным шахматистам, ведущим партию. Для них люди – всего лишь фигуры на доске ситуации, которыми можно жертвовать без особого сожаления. Бездействие или сомнительные действия «лишних людей» обусловлены отсутствием у них высоких идей и значимых ориентиров: они очень хорошо видят несовершенство окружающей действительности и слабости людские, и они поражены безверием, а потому не находят в своем окружении достойных для общения субъектов – потому и живут «в себе», проживают действительность либо виртуально (в рефлексирующем воображении), либо скучно, заранее предвидя каждый ход и настроения «шахматных фигур». Как тут не вспомнить меткое замечание Бердяева: «Живая и сильная вера исключает возможность болезненной рефлексии, а следовательно, и разъедающей волю гносеологии»[3]. Действительно, мощная рефлексия Печорина, не оплодотворенная верой, болезненна и «разъедает» его личность, толкает на жесткие социальные эксперименты, в которых главным является вопрос бесстрастного исследователя «а что будет, если?», и нет места вопросу о судьбах подопытных людей. Да и своя судьба ему безразлична, потому что он в своем воображении уже прожил долгую и бесполезную жизнь – и от этого ему горько и грустно.

Могучие способности, таящиеся в человеке, должны быть обязательно ограничены нравственными законами, в основе которых лежит некий акт веры, а не логические конструкции. Отсутствие веры – это отсутствие смыслов и ориентиров, без которых человек, наделенный какими-либо талантами, превращается в совершенное орудие разрушения окружающего мира и самого себя.

Вот такие мысли возникли у меня после очередного прочтения романа, написанного молодым человеком Михаилом Лермонтовым.

«История души человеческой, хотя бы самой мелкой души, едва ли не любопытнее и не полезнее истории целого народа, особенно когда она – следствие наблюдений ума зрелого над самим собою и когда она писана без тщеславного желания возбудить участие или удивление». (М.Ю. Лермонтов. Герой нашего времени).

Робский Владимир Владимирович

преподаватель Кубанского государственного университета


[1] Это третья статья из цикла «Литературная психология». См.: 1) Робский В.В. Использование психологических знаний при анализе произведений русской классической литературы. – Болгарская русистика: Орган общества русистов Болгарии. – София, 2019, № 2, с. 18-32. 2) Робский В.В. Психология наказания Родиона Раскольникова. – Болгарская русистика: Орган общества русистов Болгарии. – София, 2019, № 4, с. 28-43.

[2] Рудольф Штайнер. Путь к посвящению или как достигнуть познания высших миров. – М.: СП «Интербук», 1991, с.88.

[3] Бердяев Н. А., Философия свободы, 1911. https://www.bookol.ru/nauka_obrazovanie/filosofiya/6196/str20.htm#book

1 комментарий к “Рефлексия как способ планирования и проживания событий: психологический ракурс образа «лишнего человека» в романе М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени»”

  1. Совершенно неожиданный ракурс. Оказывается, роман не утратил актуальности и в наше время. Вот как нужно преподавать литературу! Спасибо автору!

Обсуждение закрыто.